Юрий Стоянов: Всё сложилось, как предсказал мой педагог Владимир Левертов

— Юрий Николаевич, я впервые увидел вас в незапамятные времена, в учебном спектакле ГИТИСа «Много шума из ничего». Меня, школьника, на спектакль привела мама — она вела на радио передачу «Театр у микрофона». Тогда у меня осталось ощущение счастья, ваш спектакль стал одним из самых ярких моих театральных впечатлений...
— У нас после того спектакля оставалось такое же чувство.

— Весна, солнце, все, кто на сцене, молоды и прекрасны. Игра так радует актёров, что это чувствует зал... Но запомнил я только Догилеву-Беатриче и чудесного очкарика Бенедикта. А Виктор Иванович Сухоруков, ваш бывший сосед по комнате в общежитии ГИТИСа, позже мне рассказал, что играл стражника...
— А я тогда играл психопата, незаконнорождённого брата принца Арагонского. Он все время орал и носился из стороны в сторону.

Для меня самым важным опытом в спектакле оказалось то, что наш великий педагог, Владимир Наумович Левертов, попросил меня быть его ассистентом. Он приучал меня к режиссёрской, постановочной работе, говоря: «Присматривайся, помогай, тебе это пригодится...»

— Пригодилось-то нескоро.
— Мне почти всё пригодилось нескоро. Важно, что пригодилось.

— Об этом я и хотел спросить. В том спектакле было много прекрасных молодых актёров, а знаю я вас, Догилеву и Сухорукова. И у вас троих, хотя вы очень успешные артисты, профессиональные судьбы непростые. А где остальные, где прекрасный Бенедикт? Говорят, что у актёров очень жестокая профессия — это, по-вашему, так?
— Да, это жестокая и одновременно счастливая профессия. Просто её жестокая сторона чаще на виду, чем счастливая. Наш Бенедикт, милый очкарик, Гарри Поттер, не канул в Лету. Лёша Блохин — народный артист России, ведущий артист Московского театра юного зрителя и очень известный педагог по мастерству актёра, профессор ГИТИСа. Он актёрские курсы набирает. Лешка единственный из нас стал педагогом.

Это вопрос медийности, того, насколько люди существуют в кинотелевизионном пространстве. Но это совсем не значит, что они не состоялись как актёры. Если говорить о званиях и титулах, то наш курс стал самым титулованным в ГИТИСе за последние 40 лет. Хотя узнаваемы для вас три человека.

— Говорят, что поражения ничему не учат и это тот опыт, которого надо избегать...
— Так обстоят дела во многих профессиях, кроме актёрской. Русского артиста человечески в огромной степени формируют беда и боль. Когда ты снимаешься в кино, вся наша профессия в крупном плане. В глазах. А глаза не врут.

Когда видишь, что за человеком стоит непростая биография, что у него есть пережитое, есть серьёзный, в том числе и драматический, опыт, цена его работе другая. В нашей среде есть очень циничная фраза: «Что бы ни произошло в твоей жизни — все на профессию». Любая беда, любая проблема, даже потеря близких людей, человечески, а значит, и профессионально формируют тебя. Они являются предлагаемыми обстоятельствами твоей жизни.

И зритель это очень чувствует. Чем больше ты пережил, тем меньше ты врёшь в кадре.

— Это применимо и к вашему «Городку». Он очень был смешной, но там чувствовалась и грусть...
— В «Городке» была человеческая, лирическая составляющая. Было сострадание к человеку, над которым мы смеёмся... Или вместе с которым мы смеёмся — между этими понятиями большая разница. Но любили «Городок» все же не за это. Он был очень смешной и актуальный.

— История вашего с Олейниковым телевизионного успеха была волшебной, а по нынешним временам она, скорее всего, невероятна. Два хороших, но не сильно востребованных артиста появляются на телевидении, и через недолгое время становятся суперзвёздами. Любимыми артистами народа. Взлет происходит меньше чем за год — может ли быть такое сейчас? Чем телевидение 90-х отличалось от сегодняшнего?
— Телевидение 90-х от сегодняшнего отличается тем же, чем полный надежд десятиклассник, который считает, что ему все можно и у него всё впереди, которому всё разрешено, отличается от осторожного, напуганного, слегка конъюнктурного и точно простроившего свою жизнь аспиранта.

Тем не менее актёрские взлеты и падения возможны в любое время, происходят они и сейчас. Не так давно взлетел Саша Петров. Взлетели Юра Кузнецов и Александр Паль — и так далее...

А наш успех был связан с тем, что начиналось новое телевидение, и юмористический жанр на нем был представлен слабо. Новому телевидению были нужны новые люди. Помимо очень большого труда, мучительных поисков, удачи, дело было во времени, в котором жила эта программа.

И мы далеко не сразу «вспыхнули». Программа начала выходить в 1993-м, а серьёзная популярность к нам пришла года через два.

— Кажется, что в вашей с Ильей Олейниковым телевизионной карьере важную роль сыграла его фраза: «Надо валить!..»
— Да, он сказал это, посмотрев меня в главной роли успешного спектакля БДТ «Амадеус». Я в нём играл Моцарта.

— С чем же в таком случае это было связано?
— С несколькими вещами. Во-первых, с тем, что актёрская пара — а мы существовали как творческий дуэт — не терпит компромиссов. Война на два фронта редко бывает успешной. Мы оба понимали, что нужна полная взаимная самоотдача. Нам надо было целиком сконцентрироваться на телевидении. Во-вторых, Илья был опытным зрителем и очень интуитивным человеком. Он знал, как я мучился в БДТ. Тогда он увидел меня в главной роли в популярном театре, и я её довольно прилично играл...И, несмотря на всё это, он сказал: «Надо валить!» Он понимал, что моё будущее не там.

— У Товстоногова, конечно, одно качество было жутким...
— Тогда прошло больше шести лет со смерти Товстоногова, и театр стал другим.

— Но в труппу-то вас взял он, сказав, что в БДТ может появиться второй Луспекаев. У Георгия Александровича имелось опасное для актёров свойство: он очень любил хороших артистов, собирал их, как филателист марки, а потом мариновал без ролей.
— Он был очень жадным главным режиссёром. Товстоногов хотел, чтобы у него были все лучшие актёры, какие только есть в стране. Пригодится — если будет надо, вынем его из нашего волшебного ларца. Вытаскивать можно было не глядя. Талантливыми в БДТ были все, плохих актёров он не держал.

— Георгий Александрович превратил свой театр в кладбище актёрских судеб, и многие талантливые люди в нём погибли.
— Это не так, БДТ не был погостом. Любой театр — кладбище актёрских самолюбий. Я благодарен своей невостребованности в Большом драматическом театре. Бог весть, как бы всё в моей жизни обернулось, если бы на момент встречи с Ильей я был состоявшимся артистом.

Я и по сей день пользуюсь всем, что увидел, услышал и запомнил в БДТ. И я боготворю этого режиссёра и этот театр — несмотря на то, как сложилась в БДТ моя собственная профессиональная жизнь.

— Что же Товстоногов дал вам в профессии?
— Очень многое. Но не в смысле актёрского опыта, а в смысле её (профессии) понимания. Все сложилось, как предсказал режиссёр «Много шума из ничего», мой педагог Владимир Наумович Левертов:

— Юра, у тебя будет только одна проблема — научиться терпеть. Если вытерпишь, победишь. Все к тебе придет очень и очень нескоро...

Я терпел — и смотрел, слушал, дружил, запоминал... А иногда даже что-то играл в БДТ. Этот опыт оказался бесценным. Я себе завидую, когда смотрю, кто руководит сегодняшними театрами. Когда сравниваю опыт, который могут получить нынешние молодые артисты, с тем, что есть у меня.

Благодаря моим педагогам и Товстоногову я невероятно оснащённый артист. Этим я обязан и тем, с кем дружил: и Стржельчику, и Басилашвили, и всем остальным. Эта дружба во мне живет не только человечески, но и профессионально.

— Конечно, вы же, как известно, внебрачный сын Стржельчика!
— Ну, да... Мы в БДТ придумали эту байку, чтобы на гастролях нас заселяли в хорошие номера в гостиницах.

— Вы одессит, но ваша мама говорила, что вы человек застенчивый и ранимый...
— Маме виднее.

— Предположим, что она говорила правду, и вы не такой, как таксист, которого озвучивали в «Брате 2» с его, как вы сами говорили, «эксцентричностью на грани истерики». В чем же тогда состоит ваша «одесская жилка»? Одесситы в значительной степени писали «Городок»...
— Не «в значительной», а полностью!

— Что же собой представляет эта «Италия на Черном море», каковы одесские дрожжи?
— Я не могу говорить обо всех, но если только обо мне, то это потрясающего уровня образование, которое мы получали в обыкновенных одесских средних школах. В 70-е и 80-е еще не все хорошие преподаватели уехали из Советского Союза. Второе — это потрясающий многонациональный замес. Одесса всегда была мультикультурной, в моём классе учились представители 12 национальностей.

Мы выросли в очень «вкусном» и очень модном городе. В городе, где было невероятное количество институтов и театров, и культурная жизнь била ключом. В этом городе очень ценились слово и шутка. Шутка не была самоцелью, она не становилась народным одесским промыслом. Она была другим способом думать, этот образ мыслей вырос на невероятно щедрой, теплой и очень независимой в свое время одесской земле.

Очень важно, что в Одессе всегда отсутствовал комплекс провинциальности. Приезжая поступать в Москву, мы, мягко говоря, не чувствовали себя ребятами из провинции. Причем даже в очень простых, бытовых вещах — в том, как мы были одеты и подготовлены. Было ощущение, что мы приехали из южной заграницы. Прибалтика была на Западе, а на Юге — Одесса...

— Что стало вашей профессиональной судьбой: встреча с Олейниковым, что-то другое?
— Ничего неважного в моей профессиональной судьбе не было. Я поступил в ГИТИС к потрясающим педагогам. Попал в лучший театр Европы, которым тогда был БДТ. Когда жизнь в БДТ стала невыносимой, моя встреча с Ильей совпала с тем, что начала меняться страна, и в такой зависимой профессии, как актёрская, появилась возможность самому за себя отвечать и принимать решения. А встреча, конечно, для нас оказалась судьбоносной. Мы были хорошими артистами, каких много, зато наша пара получилась уникальной.

— Вы с Олейниковым, конечно, люди 90-х.
— Я бы сказал, что мы люди ХХ века. Хотя сейчас я себя человеком прошлого века не считаю. Если ты бесконечно оглядываешься на прошлое, значит, у тебя какие-то проблемы с настоящим. А у меня в настоящем, как говорил Жванецкий, «палец болит показывать, как всё хорошо»!

— Я недавно посмотрел «Вампиров средней полосы» и хочу вас поздравить с очень хорошей работой в очень хорошем сериале.
— Спасибо, это действительно блестящий сериал. Людям удалось совместить с русской чувственностью и душевностью все лучшее, что в сериалах умеют американцы.

— Там замечательно поймано ощущение русской провинции: прелесть маленьких домов, мистика маленького города, страшная и уютная русская хтонь.
— И это Смоленск, город, через который прошли все войны и беды России. Смоленск — квинтэссенция русской провинции.

— Вы же в этом сериале заменили Ефремова после той жуткой истории...
— Правильная постановка вопроса будет такой: сначала меня заменил Миша, а потом я заменил Мишу. Я вернулся к своей роли.

— Какое-то наследство от Ефремова вы в этом сериале получили? Пришлось ли приноравливаться к уже отснятым сценам?
— В некоторых кадрах есть Мишины общие планы, когда человек снят со спины или же он совсем маленький и не поймешь, какой перед тобой актёр. Мишка везде снимался в расстёгнутом пальто, а на мою долю выпала очень холодная зима. С этим наследством я ничего не мог поделать, мне приходилось ходить расстёгнутому.

Во время съемок я принципиально не смотрел, что делал Миша, не видел ни одного кадра. Миша — великолепный артист, и я не хотел попасть под его обаяние. Посмотрел большие куски после того, как мы все отсняли. Это великолепная работа, но он играл совсем иначе, и сериал был бы другим.

Мы с Мишей товарищи, и я обсудил с ним моё возвращение на роль. Мне удалось найти возможность узнать, что он об этом думает... Он был мне благодарен за то, что группу не подведут и сериал состоится. Миша передал мне своё спасибо.

— Артисты, ушедшие из театров, часто туда возвращаются — их всё-таки манит труппа. А вас, как я понимаю, туда совершенно не тянет. Вы в своё время не пошли к Табакову в МХТ на большие деньги...
— Словосочетание «большие деньги» здесь неправильное. Это были деньги, которые получали все ведущие артисты в Московском художественном театре. По тем временам нормальные, но не эксклюзивные. Под меня не было придумано спецпрограммы. И сейчас я думаю — Олег Павлович меня, может быть, услышит! — что я был неправ, когда отказался.

Но я ведь перфекционист и не умею ничем заниматься чуть-чуть. Я редко одновременно снимаюсь в двух фильмах, не люблю этого. Не иду преподавать мастерство актёра, хотя у меня было очень много предложений. Я знаю, что тогда буду должен заниматься только этим и похороню себя как артиста. Не могу быть приходящим папой, свадебным генералом и худруком по выходным, который дарит своё имя курсу, и на этом его участие заканчивается.

Я начну влезать в то, что они едят, что носят, как проводят время. Меня будет волновать то, что Константин Сергеевич Станиславский называл «не только воспитанием артиста, но и воспитанием человека». И конец моей карьере.

Когда меня звали в МХТ, я понимал, что буду должен целиком отдать себя театру. В моей жизни такой опыт был. На момент моего разговора с Олегом Павловичем у меня шла очень интересная телевизионная жизнь и началась интересная жизнь в кино. А я не могу быть артистом, который станет ходить и выканючивать: «Давайте я в этом месяце всего разик сыграю...» Я обязательный человек и не умею стучать кулаком по столу, когда это касается меня. Я бы подвёл Табакова, а мне этого не хотелось.

Это была единственная причина, по которой я не согласился. Но через несколько лет на роль в МХТ я пришел. А потом мы сделали спектакль «Игра в городки» — на малой сцене, по моей книжке.

Сейчас я читаю много статей о МХТ. И вижу аккуратненькое протаскивание мыслишки, что при Табакове это был театр, обслуживающий зрителя и не более. Финансово успешный — и всё. Театр эффективного менеджмента, а не великого искусства. Я бы хотел ответить этим критикам, которые пишут статьи-доносы на умершего человека.

При Табакове МХТ полностью соответствовал замечательной фразе Станиславского: «Проще, легче, выше, веселее!» Константин Сергеевич говорил, что эти слова должны быть написаны перед входом в каждый театр. А то, что при Табакове МХТ был театром-гастрономом «звёзд», абсолютно подонская точка зрения, которую кое-кто тем не менее активно развивает в интернете и театральных обзорах.

— Вы человек успешный, многое получивший от профессии. Чего бы вы еще от неё хотели?
— Недавно я помогал одному артисту на кинопробах. Там был вот такой текст.

Он говорит:

— А как молиться?

Я отвечаю:

— Да своими словами!

— Как это «своими словами»?

— Бог ценит намерения...

— Как можно сформулировать то, чего ты ждешь от судьбы?
— В моей жизни всё всегда наступало вовремя. Первую половину профессиональной жизни я прожил с такой внутренней тоской, с таким ожогом, сердечным и душевным надрывом! Я всё время себя теребил — и ничего не менялось. Но в какой-то момент всё начало происходить, и это случилось тогда, когда было нужно.

У меня нет «списка мечт», перечня ролей, которые я бы хотел сыграть. Но вдруг звонят и предлагают сыграть в чём-то вроде «Метода Комински», великого, может быть лучшего из того, что я видел за последние десять лет, американского сериала. А я хотел этого так, что боялся сформулировать свою мечту. Или предлагают роль профессионального гитариста. Или говорят: «Вы никогда не фехтовали в кадре, а вам уже 64 года!» А я, на минуточку, мастер спорта по фехтованию. И так далее, и тому подобное... Я живу сегодняшним днем, мне в нём интересно и есть что делать. А с человеческой точки зрения, мне бы хотелось того же, что и всем моим ровесникам. Увидеть своих детей порядочными, взрослыми, состоявшимися и счастливыми людьми.

Источник: газета «Культура»
Фотографии: Кирилл Зыков; Александр Авилов / АГН «Москва»